Неточные совпадения
Да, видно, Бог прогневался.
Как восемь лет исполнилось
Сыночку
моему,
В подпаски свекор сдал его.
Однажды жду Федотушку —
Скотина уж пригналася,
На улицу иду.
Там видимо-невидимо
Народу! Я прислушалась
И бросилась в толпу.
Гляжу, Федота бледного
Силантий держит за
ухо.
«Что держишь ты его?»
— Посечь хотим маненичко:
Овечками прикармливать
Надумал он волков! —
Я вырвала Федотушку,
Да с ног Силантья-старосту
И сбила невзначай.
Г-жа Простакова. Пока он отдыхает, друг
мой, ты хоть для виду поучись, чтоб дошло до
ушей его, как ты трудишься, Митрофанушка.
«Ах, Боже
мой! отчего у него стали такие
уши?» подумала она, глядя на его холодную и представительную фигуру и особенно на поразившие ее теперь хрящи
ушей, подпиравшие поля круглой шляпы.
В глазах у меня потемнело, голова закружилась, я сжал ее в
моих объятиях со всею силою юношеской страсти, но она, как змея, скользнула между
моими руками, шепнув мне на
ухо: «Нынче ночью, как все уснут, выходи на берег», — и стрелою выскочила из комнаты.
«Ну-ка, слепой чертенок, — сказал я, взяв его за
ухо, — говори, куда ты ночью таскался, с узлом, а?» Вдруг
мой слепой заплакал, закричал, заохал: «Куды я ходив?.. никуды не ходив… с узлом? яким узлом?» Старуха на этот раз услышала и стала ворчать: «Вот выдумывают, да еще на убогого! за что вы его? что он вам сделал?» Мне это надоело, и я вышел, твердо решившись достать ключ этой загадки.
После небольшого послеобеденного сна он приказал подать умыться и чрезвычайно долго тер
мылом обе щеки, подперши их извнутри языком; потом, взявши с плеча трактирного слуги полотенце, вытер им со всех сторон полное свое лицо, начав из-за
ушей и фыркнув прежде раза два в самое лицо трактирного слуги.
Все уже разошлись; одна свеча горит в гостиной; maman сказала, что она сама разбудит меня; это она присела на кресло, на котором я сплю, своей чудесной нежной ручкой провела по
моим волосам, и над
ухом моим звучит милый знакомый голос...
Чувство умиления, с которым я слушал Гришу, не могло долго продолжаться, во-первых, потому, что любопытство
мое было насыщено, а во-вторых, потому, что я отсидел себе ноги, сидя на одном месте, и мне хотелось присоединиться к общему шептанью и возне, которые слышались сзади меня в темном чулане. Кто-то взял меня за руку и шепотом сказал: «Чья это рука?» В чулане было совершенно темно; но по одному прикосновению и голосу, который шептал мне над самым
ухом, я тотчас узнал Катеньку.
Последняя смелость и решительность оставили меня в то время, когда Карл Иваныч и Володя подносили свои подарки, и застенчивость
моя дошла до последних пределов: я чувствовал, как кровь от сердца беспрестанно приливала мне в голову, как одна краска на лице сменялась другою и как на лбу и на носу выступали крупные капли пота.
Уши горели, по всему телу я чувствовал дрожь и испарину, переминался с ноги на ногу и не трогался с места.
В Ванкувере Грэя поймало письмо матери, полное слез и страха. Он ответил: «Я знаю. Но если бы ты видела, как я; посмотри
моими глазами. Если бы ты слышала, как я; приложи к
уху раковину: в ней шум вечной волны; если бы ты любила, как я, — все, в твоем письме я нашел бы, кроме любви и чека, — улыбку…» И он продолжал плавать, пока «Ансельм» не прибыл с грузом в Дубельт, откуда, пользуясь остановкой, двадцатилетний Грэй отправился навестить замок.
Кабанова. Поверила бы я тебе,
мой друг, кабы своими глазами не видала да своими
ушами не слыхала, каково теперь стало почтение родителям от детей-то! Хоть бы то-то помнили, сколько матери болезней от детей переносят.
И серый рыцарь
мой,
Обласкан по́
уши кумой,
Пошёл без ужина домой.
Ну, скушай же ещё тарелочку,
мой милой!»
Тут бедный Фока
мой,
Как ни любил
уху, но от беды такой,
Схватя в охапку
Кушак и шапку,
Скорей без памяти домой —
И с той поры к Демьяну ни ногой.
У окошка за особым столом сидел секретарь с пером за
ухом, наклонясь над бумагою, готовый записывать
мои показания.
Увидя
мои упражнения в географии, батюшка дернул меня за
ухо, потом подбежал к Бопре, разбудил его очень неосторожно и стал осыпать укоризнами.
Самозванец несколько задумался и сказал вполголоса: «Бог весть. Улица
моя тесна; воли мне мало. Ребята
мои умничают. Они воры. Мне должно держать
ухо востро; при первой неудаче они свою шею выкупят
моею головою».
Что это? слышал ли
моими я
ушами!
Мой труг, мне
уши залошило;
Скаши покромче…
Он сажал меня на колени себе, дышал в лицо
мое запахом пива, жесткая борода его неприятно колола мне шею,
уши.
— Толстой-то, а? В
мое время… в годы юности, молодости
моей, — Чернышевский, Добролюбов, Некрасов — впереди его были. Читали их, как отцов церкви, я ведь семинарист. Верования строились по глаголам их. Толстой незаметен был. Тогда учились думать о народе, а не о себе. Он — о себе начал. С него и пошло это… вращение человека вокруг себя самого. Каламбур тут возможен: вращение вокруг частности — отвращение от целого… Ну — до свидания…
Ухо чего-то болит… Прошу…
— В «Кафе де Пари», во время ми-карем великий князь Борис Владимирович за ужином с кокотками сидел опутанный серпантином, и кокотки привязали к его
уху пузырь, изображавший свинью. Вы — подумайте, дорогая
моя, это — представитель царствующей династии, а? Вот как они позорят Россию! Заметьте: это рассказывал Рейнбот, московский градоначальник.
— Имею основание, — отозвался Дьякон и, гулко крякнув, поискал пальцами около
уха остриженную бороду. — Не хотел рассказывать вам, но — расскажу, — обратился он к Маракуеву, сердито шагавшему по комнате. — Вы не смотрите на него, что он такой якобы ничтожный, он — вредный, ибо хотя и слабодушен, однако — может влиять. И — вообще… Через подобного ему… комара сын
мой излишне потерпел.
Последовало молчание. Хозяйка принесла работу и принялась сновать иглой взад и вперед, поглядывая по временам на Илью Ильича, на Алексеева и прислушиваясь чуткими
ушами, нет ли где беспорядка, шума, не бранится ли на кухне Захар с Анисьей,
моет ли посуду Акулина, не скрипнула ли калитка на дворе, то есть не отлучился ли дворник в «заведение».
«Я соблазнитель, волокита! Недостает только, чтоб я, как этот скверный старый селадон, с маслеными глазами и красным носом, воткнул украденный у женщины розан в петлицу и шептал на
ухо приятелю о своей победе, чтоб… чтоб… Ах, Боже
мой, куда я зашел! Вот где пропасть! И Ольга не летает высоко над ней, она на дне ее… за что, за что…»
Тебе — но голос музы темной
Коснется ль
уха твоего?
Поймешь ли ты душою скромной
Стремленье сердца
моего?
Иль посвящение поэта,
Как некогда его любовь,
Перед тобою без ответа
Пройдет, не признанное вновь?
— Ах, Татьяна Марковна, я вам так благодарна, так благодарна! Вы лучше родной — и Николая
моего избаловали до того, что этот поросенок сегодня мне вдруг дорогой слил пулю: «Татьяна Марковна, говорит, любит меня больше родной матери!» Хотела я ему
уши надрать, да на козлы ушел от меня и так гнал лошадей, что я всю дорогу дрожала от страху.
— В библиотеке
моего отца нет этих новых книг, где же вы взяли их? — с живостью спросил Райский и навострил
ухо.
Как сквозь сон теперь вспоминаю, что вдруг раздался в
ушах моих густой, тяжелый колокольный звон, и я с наслаждением стал к нему прислушиваться.
Вопросы этой девицы, бесспорно, были ненаходчивы, но, однако ж, она таки нашлась, чем замять
мою глупую выходку и облегчить смущение князя, который уж тем временем слушал с веселой улыбкою какое-то веселое нашептыванье ему на
ухо Версиловой, — видимо, не обо мне.
Мы вышли из лавки, и Ламберт меня поддерживал, слегка обнявши рукой. Вдруг я посмотрел на него и увидел почти то же самое выражение его пристального, разглядывающего, страшно внимательного и в высшей степени трезвого взгляда, как и тогда, в то утро, когда я замерзал и когда он вел меня, точно так же обняв рукой, к извозчику и вслушивался, и
ушами и глазами, в
мой бессвязный лепет. У пьянеющих людей, но еще не опьяневших совсем, бывают вдруг мгновения самого полного отрезвления.
Да я перед сиротками
моими какой грех приму!» Склонил и архимандрита, подул и тот в
ухо: «Ты, говорит, в нем нового человека воззвать можешь».
В трехнедельный переезд до Англии я, конечно, слышал часть этих выражений, но пропускал мимо
ушей, не предвидя, что они, в течение двух-трех лет, будут
моей почти единственной литературой.
— Не видать бы Привалову
моей Варвары, как своих
ушей, только уж, видно, такое его счастье… Не для него это дерево растилось, Вася, да, видно, от своей судьбы не уйдешь. Природа-то хороша приваловская… Да и заводов жаль, Вася: погинули бы ни за грош. Ну, да уж теперь нечего тужить: снявши голову, по волосам не плачут.
— Lise, милейший Алексей Федорович, — зашептала она почти на
ухо, — Lise меня странно удивила сейчас, но и умилила, а потому сердце
мое ей все прощает.
Ухо мое уловило за стеной слабый звук, похожий на журчанье.
Собака
моя сидела рядом со мной и, насторожив
уши, тоже внимательно прислушивалась к лесным звукам.
Кроме нас троих, в отряде было еще два живых существа:
моя Альпа и другая, принадлежащая тазе серенькая остромордая собачка со стоячими
ушами по кличке Кады.
До дому еще было верст восемь;
моя добрая рысистая кобыла бодро бежала по пыльной дороге, изредка похрапывая и шевеля
ушами; усталая собака, словно привязанная, ни на шаг не отставала от задних колес.
На одной изображена была легавая собака с голубым ошейником и надписью: «Вот
моя отрада»; у ног собаки текла река, а на противоположном берегу реки под сосною сидел заяц непомерной величины, с приподнятым
ухом.
Но прежде чем я мог промолвить слово — в
ушах моих задрожал протяжный, едва слышный, но чистый и верный звук… за ним последовал другой, третий.
— А между тем, — продолжал он после небольшого молчания, — в молодости
моей какие возбуждал я ожидания! Какое высокое мнение я сам питал о своей особе перед отъездом за границу, да и в первое время после возвращения! Ну, за границей я держал
ухо востро, все особнячком пробирался, как оно и следует нашему брату, который все смекает себе, смекает, а под конец, смотришь, — ни аза не смекнул!
Вдруг
ухо мое уловило глухой шум под землей.
И. В. Киреевский просил меня одного: чтоб я вставил в
моей фамилье ы вместо е и через это сделал бы ее больше русской для
уха.
Один закоснелый сармат, старик, уланский офицер при Понятовском, делавший часть наполеоновских походов, получил в 1837 году дозволение возвратиться в свои литовские поместья. Накануне отъезда старик позвал меня и несколько поляков отобедать. После обеда
мой кавалерист подошел ко мне с бокалом, обнял меня и с военным простодушием сказал мне на
ухо: «Да зачем же вы, русский?!» Я не отвечал ни слова, но замечание это сильно запало мне в грудь. Я понял, что этому поколению нельзя было освободить Польшу.
— Знаешь ли, что я думаю? — прервала девушка, задумчиво уставив в него свои очи. — Мне все что-то будто на
ухо шепчет, что вперед нам не видаться так часто. Недобрые у вас люди: девушки все глядят так завистливо, а парубки… Я примечаю даже, что мать
моя с недавней поры стала суровее приглядывать за мною. Признаюсь, мне веселее у чужих было.
На другой день я читал
мою статью уже лежа в постели при высокой температуре, от гриппа я в конце концов совершенно оглох на левое
ухо, а потом и правое оказалось поврежденным.
Рот у
моего жизнерадостного знакомца был открыт до
ушей, толстые щеки измазаны слезами и мелом, он ревел во весь голос, хватался за косяки, потом даже старался схватиться за гладкие стены…
Людей за столом подергивало, они тоже порою вскрикивали, подвизгивали, точно их обжигало; бородатый мастер хлопал себя по лысине и урчал что-то. Однажды он, наклонясь ко мне и покрыв мягкой бородою плечо
мое, сказал прямо в
ухо, обращаясь, словно к взрослому...
Чувствуя, что лицо
мое вдруг точно распухло, а
уши налились кровью, отяжелели и в голове неприятно шумит, я стоял пред матерью, сгорая в стыде, и сквозь слезы видел, как печально потемнело ее лицо, сжались губы, сдвинулись брови.
Он обнял меня за шею горячей, влажной рукою и через плечо
мое тыкал пальцем в буквы, держа книжку под носом
моим. От него жарко пахло уксусом, потом и печеным луком, я почти задыхался, а он, приходя в ярость, хрипел и кричал в
ухо мне...